Уссурийское казачество в политическом процессе на
Дальнем Востоке России
Специальность 23.00.02 - Политические институты,
этнополитическая конфликтология, национальные и
политические процессы и технологии.
Автореферат диссертации на соискание учёной степени
кандидата политических наук
Владивосток 2002
Работа выполнена на кафедре социальной и политической
антропологии Владивостокского института международных
отношений АТР Дальневосточного государственного
университета.
Научный руководитель - доктор исторических наук,
профессор Кузнецов А.М.
Официальные оппоненты
доктор политических наук, профессор Ярулин И.Ф.
кандидат исторических наук, с.н.с. Сергеев О.И.
Ведущая организация - Уссурийский государственный
педагогический институт
Защита состоится 26 июня 2002 г. в 15 часов на заседании
диссертационного совета Д. 212.056.03 при
Дальневосточном государственном университете.
Адрес: 690600, г. Владивосток, ул. Уборевича, д. 25
С диссертацией можно ознакомится в научной библиотеке
Дальневосточного государственного университета по
адресу: 690600, г. Владивосток, ул. Мордовцева, д. 12.
Автореферат разослан «24» мая 2002 г.
Актуальность. Актуальность настоящей работы
определяется, прежде всего, современным состоянием
отечественных исследований политического поведения,
свойственными им упущениями и недостатками. К ним, по
нашему мнению, следует отнести оторванность
теоретического моделирования политического поведения от
эмпирических изысканий в этой области, что обусловливает
нередко спекулятивный характер первого и узкую
специальность вторых, посвященных главным образом
анализу текущей электоральной активности граждан. При
этом существующие работы по интересующей нас
проблематике сфокусированы в основном на индивидуальном
поведении, атомизированном или массовидном, и игнорируют
основополагающего и специфического для политической
жизни субъекта, каковым является социальная группа.
Подобная предметная ориентация политико-поведенческих
исследований ведет к тому, что их авторы, как правило,
исключают из своего рассмотрения такие факторы поведения
как политические интересы и институты, политические и
неполитические условия макросоциального и исторического
порядка, тем самым, вольно или невольно, преувеличивая
значение его психологических, культурных и
микросоциальных детерминант.
Выбор в качестве конкретного объекта данного
исследования уссурийского казачества связан с тем, что,
при сравнительной временной и пространственной
компактности указанной социальной группы (сословноэтнографической
общности) и относительно плотной освещенности ее истории
в источниках и научной литературе, она сыграла заметную
роль в политической жизни Дальнего Востока. Кроме того,
актуальность исследованию истории уссурийского
казачества придают предпринимаемые сегодня попытки его
возрождения и политической самоидентификации,
сравнительный материал для осмысления которых может дать
настоящая работа.
Цель и задачи исследования. Целью настоящего
диссертационного исследования является выявление
основных этапов и тенденций исторического развития
политического поведения уссурийского казачества и
раскрытие их обусловленности изменениями в содержании,
соотношении и взаимодействии участвовавших в
формировании данного поведения средовых и
внутрисистемных факторов.
Достижение поставленной нами цели требует
последовательного решения трех промежуточных задач:
1) определения состава и описания исторической эволюции
внешних, средовых условий (факторов) политического
поведения уссурийского казачества;
2) определения состава и описания исторической эволюции
внутрисистемных факторов политического поведения
уссурийского казачества; -3-
3) характеристики внутренней динамики политического
поведения уссурийского казачества как результирующей
ситуативного взаимодействия совокупности средовых и
внутрисистемных факторов.
Объект и предмет исследования. Исходя из требований
используемого нами методологического подхода, в качестве
объекта данного исследования мы рассматриваем как
изучаемую нами социальную систему - уссурийскую казачью
общность, - так и взаимодействующую с ней среду, включая
ее природный и общественный компоненты, региональный и
социетальный уровни. В пределах означенного объекта мы
выделяем предмет диссертационной работы, каковым
является участие уссурийского казачества в региональном
и общероссийском политическом процессе, его политическое
поведение (функционирование), а также участвующие в
формировании данного поведения внешние и внутрисистемные
структурные и ситуативные (структурно-позиционные)
факторы.
Хронологические рамки исследования. Хронологически
настоящее исследование охватывает период с 1858 по 1930
гг., с появления на берегах Уссури первых
казаков-переселенцев и до начала проведения в районах
проживания уссурийцев массовой и принудительной
коллективизации, которая нанесла решающий удар по
существованию уссурийского казачества как
самостоятельной социокультурной общности.
Географические рамки исследования. Пространственные
пределы исследования в основном включают в себя земли
Дальнего Востока России (Российской империи, а затем
РСФСР), располагающиеся к югу от Амура, и наиболее
близко соответствующие административным границам
Приморской области периода 1909 - 1917 гг.
Степень изученности проблемы. Проблема политического
поведения впервые была поставлена в политологии в 20-е
гг. XX в. Именно к этому времени принадлежат первые
политологические исследования, базирующиеся на
позаимствованных из психологии теоретических и
методологических положениях бихевиоризма (работы Ч.
Мерриама, Г. Госнелла и С. Райса) и психоанализа (труды
3. Фрейда, У. Буллита и Г. Лассуэла). Однако подлинное
признание и широкий интерес научных кругов пришли к
проблематике политического поведения лишь в 40-е гг.,
когда в США были начаты систематические исследования
электоральной активности населения страны.
В 60-е гг. распространение бихевиористского (бихевиорального)
подхода приобрело характер проблемно-методологической
революции, в результате которой эта исследовательская
парадигма надолго стала доминирующей не только в
американской, но и во многом в западной политической
науке в целом. На ее основе в 50-е - 60-е гг. в
исследованиях политического поведения сложились три
научных направления - политико-социологическое (П.
Лазарсфельд, В. Ки, Ф. Мангер, А. Пшеворский, Р.
Хакфельд, Дж. Спраг), социально-психологическое (Э.
Кемпбелл, Дж. Клаппер, С. Айенгард, Э. Карминес, Дж.
Мондак) и политэкономическое (Э. Даунс, М. Олсон, М.
Фиорина, Э. Остром), - развитие которых продолжается по
сей день. Для каждого из указанных направлений
характерна сосредоточенность на изучении отдельных
микросоциальных и индивидуально-психологических факторов
политического поведения, сопряженная, как правило, с
существенной переоценкой их значимости.
Обособленное, но при всем том очень важное место в
западных исследованиях проблематики политического
поведения занимает концепция политической культуры,
родившаяся из критики недостатков институционального и
психологического истолкований политики и призванная
синтезировать их наиболее жизнеспособные идеи. Впервые
ее принципы были сформулированы во второй половине 50-х
- начале 60-х гг. в работах Г. Алмонда и С. Верба.
Позднее данная концепция уточнялась и перерабатывалась в
трудах Д. Кванаха, JI. Пая, К. фон Бойме, У. Розенбаума
и других ученых.
Несмотря на молодость российской политологии, для
отечественной науки в целом проблематика политического
поведения отнюдь не нова. Ранее всего в советском
обществознании были рассмотрены ее философские аспекты.
Позднее, в более конкретном и операциональном плане, к
изучению политического поведения приступили психологи,
использовавшие в своей работе принципы т.н. «деятельностного
подхода». Именно достижения отечественной психологии
(социальной психологии) послужили основой для построения
первых в нашей стране собственно политологических
концепций политической деятельности, появившихся в 80-е
гг.
Большое и все возрастающее число публикаций, так или
иначе относящихся к рассматриваемой нами проблеме,
выходит в свет в самом конце 80-х и в 90-х гг. Следует
заметить, что их авторы редко пользуются самим термином
«политическое поведение». Во многом, это связано с тем,
что исследования последних лет сосредоточены в большей
степени на специальном изучении отдельных факторов
политического поведения, нежели на создании его общей,
системной модели.
Безусловно, наибольшее внимание российских
исследователей привлекает к себе феномен политической
культуры. Вместе с тем основная масса научных работ в
этой области носит описательный, конкретноисторический
характер, тогда как число специально-теоретических
политикокультурных исследований невелико. Среди
последних необходимо, прежде всего, выделить статьи
таких авторов как Э.Я. Баталов, К.С. Гаджиев и А.И.
Соловьев. Значительно меньше в отечественной науке
изучаются другие факторы политического поведения. Так, в
90-е гг. по сравнению с 80-ми заметно снизилась
интенсивность разработки российскими исследователями
проблематики социально- политических интересов. В ряду
немногих публикаций последних лет, затрагивающих данный
предмет, можно назвать работы С.Е. Заславского, М.В.
Ильина, С.П. Перегудова. Крайне недостаточно внимания
уделяется в современной российской политологии теории
политических институтов, и в особенности изучению роли
институциональных структур в формировании политической
активности гражданина.
Особую методологическую значимость для настоящей
диссертации имеет ряд предпринятых в российской
политической науке в 90-е гг. попыток создания
генерализующей, универсальной модели политического
поведения. На базе общей концепции интериорной структуры
человеческой деятельности, выработанной в отечественной
психологии, такие модели построены в работах Г.Г.
Дилигенского, Л.Я. Гозман и Е.Б. Шестопал. Интересная
типология когнитивных процессов принятия политических
решений и выбора поведенческих тактик, своеобразно
развивающая идеи структурного функционализма,
представлена в статье В.Л. Цымбурского.
Переходя к характеристике степени изученности
непосредственного предмета данной диссертации -
политического поведения уссурийского казачества, следует
сразу же отметить, что число специальных научных работ
по этой проблеме крайне невелико. Вместе с тем,
отдельные факторы и аспекты, периоды и события
политической жизни уссурийских казаков неоднократно
затрагивались в исследовательской литературе по истории
дальневосточного казачества, других социальных групп
населения региона (главным образом, крестьянства) и
Дальнего Востока в целом.
Первые краеведческие работы исследовательского плана, в
той или иной мере освещающие социально-экономическое
положение уссурийского казачества и дающие тем самым
основу для реконструкции его интересов, были созданы в
70 - 90-е гг. XIX в. (А.А. Алябьев, Ф.Ф. Буссе, А.В.
Елисеев, Н.А. Крюков, И.Г. Надаров, Г. Назаров, А.А.
Риттих).
В 1900 - 1917 гг. наряду с мемуарами, записками и
литературой очеркового характера выходят в свет
развернутые, многоаспектные и хорошо систематизированные
описания текущего состояния и исторического прошлого
Приамурья и Уссурийского края, созданные с
использованием опубликованных к тому времени источников
и с учетом опыта и достижений предшествующей
историографии. Большинство из этих работ, в т.ч. книги
П.Ф. Унтербергера, П. Головачева, Н.В. Слюнина и Н.
Холодова, содержат некоторые сведения об уссурийском
казачестве, его хозяйственной и социальной жизни,
военной службе, а в некоторых случаях также
административном устройстве и культурных традициях.
Новым шагом и важным достижением в развитии
историографии уссурийского казачества стало появление в
период 1900 - 1917 гг. нескольких специальных работ по
истории казачьих войск Дальнего Востока. Две из них -
работы А.Ю. Савицкого и А. Жернакова - были посвящены
непосредственно уссурийским казакам. Обе брошюры
содержат краткие хроникальные описания истории
уссурийского казачества, лишенные какой-либо внутренней
проблемно-хронологической организации и аналитической
составляющей. Уникальная информация о ранней истории
уссурийцев, и их политической жизни в т.ч., приведена
также в трудах Р. Иванова и А.П. Васильева, основным
предметом которых явилось прошлое соответственно
Амурского и Забайкальского казачьих войск.
В советскую эпоху на длительное время развитие
историографии уссурийского казачества было не только
замедлено, но и во многом обращено вспять, что было
связано как с общей идеологически мотивированной
проблемной переориентацией исторических исследований,
так и забвением большого объема фактического материала,
накопленного в этой области дореволюционными авторами.
Вплоть до начала 70-х гг. XX в. специальные обращения
советских исследователей к истории дальневосточного, и в
т.ч. уссурийского, казачества были единичны и
разрозненны (работы С.В. Бахрушина и В. Барановской).
Начиная с 70-х гг., происходит заметная активизация
специальных изысканий по истории местного казачества.
Наиболее важными, с точки зрения проблематики настоящей
диссертации, работами этого периода по истории казачьих
войск Забайкалья и Дальнего Востока, которые, в силу
определенной общности происхождения и развития, часто
рассматривались в это время как единый объект изучения,
стали исследования Т.В. Махниборода и О.И. Сергеева.
Определенное внимание в этих работах уделено и
проблематике политических интересов и поведения
казачества, концептуально осмысляемой посредством
категорий классовой и сословной борьбы.
В 80-е гг. и особенно в перестроечный период
интенсивность исследований казачьих сообществ Дальнего
Востока неуклонно возрастала. Научные поиски шли в это
время по пути более глубокой и специальной разработки
намеченных ранее вопросов казачьей истории и
историографии. В конце 80-х гг. в качестве особого
направления исследований истории казачества Забайкалья и
Дальнего Востока выделяется и политическая проблематика.
Революционные перемены в социально-политической жизни
страны послужили предпосылкой к бурному росту в первой
половине 90-х гг. числа научных, научно-популярных и
публицистических работ, освещающих историческое прошлое
казачества региона. В рамках
быстро формирующейся историографии уссурийского
казачества происходит обособление историко-политического
направления исследований. К нему, на наш взгляд, могут
быть отнесены работы В.Д. Иванова, О.Д. Исхаковой, А.И.
Коваленко, Б.И. Мухачева и С.Н. Савченко, в которых
произведен анализ ряда этапов и частных вопросов
политической истории уссурийцев, в особенности связанных
с участием последних в событиях революции и гражданской
войны. В эти же годы дальневосточные казачьи войска
впервые становятся объектом специально-политологического
исследования (диссертация Е.Ю. Титлиной).
Заметные успехи были достигнуты в 90-е гг. и в изучении
внутренних структурных предпосылок и факторов
политического функционирования уссурийской казачьей
общности - ее социально-экономической (работы Л.И.
Галлямовой, Е.А. Лыковой, О.И. Сергеева) и
социокультурной (статьи и научные доклады Г.Г. Ермак,
В.Д. Иванова, А.И. Коваленко, М.А. Кутузова) истории.
Различные вопросы как социально-экономической и
культурной, так и политической жизни уссурийского
казачества рассматривались в 90-е гг. и в неспециальных
научных публикациях, в первую очередь посвященных общим
проблемам развития края, истории местного крестьянства и
событиям революции и гражданской войны. Кроме того, эта
и другая научнокраеведческая литература, наряду с
работами по общей истории российского казачества, были
использованы нами в целях реконструкции структуры
региональной и общесоциетальной среды уссурийской
казачьей общности.
Источниковая база. Основу источниковой базы нашего
исследования образуют неопубликованные материалы трех
фондов Российского государственного исторического архива
Дальнего Востока (РГИА ДВ) и шести фондов
Государственного архива Приморского края (ГАПК). В
указанных фондах автором были выявлены
нормативно-правовые и делопроизводственные документы,
освещающие казачью политику центральных и местных
властей дореволюционного и советского периодов,
деятельность войсковой администрации УКВ и сословных
органов самоуправления, внеинституциональную
политическую активность уссурийских казаков.
Значительный объем информации по политическому и
неполитическим аспектам истории уссурийского казачества
был получен нами при анализе опубликованных источников,
которые могут быть разделены на следующие группы: 1)
своды и сборники законодательных и нормативных актов; 2)
делопроизводственная и отчетная документация
государственной и войсковой администрации; 3)
проблемно-тематические публикации официальных материалов
и статистики; 4) научные сборники
государственно-административных и
общественно-политических документов; 5) записки и
воспоминания непосредственных участников и очевидцев
изучаемых событий, а также
путешественников-бытописателей уссурийского казачества;
6) региональная периодическая печать.
Новизна работы. Автором впервые осуществлена
реконструкция содержания и развития политических
интересов, культуры и институтов уссурийских казаков,
определены основные тенденции эволюции их политического
поведения, выявлены состав, соотношение и способ
взаимодействия ее ситуативных и структурных факторов. В
работе представлены периодизации изменения структурных
оснований политического поведения уссурийского
казачества (политических интересов, культуры и
институтов), ситуационная периодизация динамики
политической среды уссурийского казачьей общности и
внутренняя историческая хронология политического
функционирования последней. Научная новизна работы
связана также с проведенным в ней анализом ряда
неиспользовавшихся до сих пор исследователями
исторических источников.
Научная и практическая значимость работы. Выработанные в
процессе проведения настоящего диссертационного
исследования концептуальные решения могут быть
использованы в целях совершенствования теории группового
политического поведения и построения системной
методологии его изучения. Материалы и выводы диссертации
имеют значение для развития региональных
историко-политологических и исторических исследований и
в особенности для подготовки обобщающего труда по
истории, в т.ч. политической, уссурийского казачества.
Кроме того, они могут найти свое применение в разработке
учебного курса по истории российского Дальнего Востока.
Методологические основы исследования. Основную часть
методологического комплекса диссертационной работы
образуют непосредственно-эмпирические и логические
методы общенаучного и общегуманитарного значения.
Специфический же компонент методологии работы,
отражающий особенности ее предмета и задач, составляет
ряд специально-теоретических подходов, применяемых в
современной политической науке. Среди них следует
выделить поведенческий (модели и типологии социального и
политического поведения М. Вебера, Ф.М. Бурлацкого и
А.А. Галкина, B.JI. Цимбурского), социологический
(социально- экономическая концепция групповых интересов
Е. Вятра), культурологический (теории политической
культуры Г. Алмонда и С. Верба, Ф.М. Бурлацкого и А.А.
Галкина, Э.Я. Баталова, К.С. Гаджиева) и
институциональный (принципы теории политических
институтов в работе А.А. Дегтярева) подходы. Данные
подходы использовались нами для организации эмпирических
фактов, полученных в ходе анализа исторических
источников. Интегрирующим, общетеоретическим (парадигмальным)
методом нашей работы является системный подход. Исходя
из его принципов определялась структура исследования, в
соответствии с ними происходили применение остальных
теоретических методов и синтез полученных таким образом
результатов. В своей интерпретации системного подхода мы
опирались на идеи таких зарубежных и отечественных
теоретиков исследования физических, общественных и
политических систем как Т. Парсонс, Д. Истон, Г. Алмонд,
И.В. Блауберг и Э.Т. Юдин, А.И. Ракитов и И.Д.
Ковальченко.
Апробация работы. По теме диссертации сделано 4
публикации. Положения работы обсуждались на заседаниях
кафедры социальной и политической антропологии ВИМО АТР
ДВГУ, на конференции в ВИМО АТР ДВГУ (апрель 2000 г.),
на Арсеньевских чтениях в Приморском государственном
музее им. В.К. Арсеньева (май 2000 г.).
Структура диссертации. Диссертационное исследование
состоит из введения, трех глав, заключения, списка
использованных источников и литературы, приложений.
Основное содержание диссертации
Во «Введении» обосновывается актуальность поставленной в
работе проблемы, характеризуется степень ее изученности,
формулируются цель и задачи, географические и
хронологические рамки, научная и практическая значимость
исследования, указываются его методологические принципы.
В первой главе («Общие условия формирования и
функционирования социальной общности уссурийского
казачества») рассматривается организация среды изучаемой
социальной группы (социальной системы) как основная и
исходная предпосылка ее генезиса и функционирования. При
этом в среде уссурийского казачества выделяются три
структурных компонента - природный, внешнесоциетальный и
внутрисоциетальный (в свою очередь подразделяемый на
экономическую, социальную и политическую сферы), - и два
пространственных уровня, - общероссийский (общесоциетальный)
и региональный.
В первом параграфе («Казачество в природном и
общественном пространстве России (середина XVI - первая
треть XX вв.)») определяются основополагающие
общесоциетальные условия формирования и исторического
развития великорусского казачества. В обзоре истории
казачества используется периодизация, разделяющая ее на
четыре важнейших периода: 1) середина XVI - начало XVIII
вв.; 2) начало XVIII - вторая треть XIX вв.; 3)
последняя треть XIX в. - 1917 г.; 4) после 1917 г.
Наиболее вероятной датой возникновения великорусского
казачества как обособленной социальной (субэтнической)
общности (субсистемы) в составе российского общества
(системы) можно считать середину XVI в. В это время на
Дону, Яике и Тереке начинается развитие вольных казачьих
сообществ, формирование их хозяйственного уклада,
социальной и политической организации, своеобразие
которых обуславливалось экологическими и
внешнесоциетальными условиями ранней истории казачества.
Обладая яркой структурной спецификой и высокой
автономностью, казачья вольница, тем не менее, в силу
ряда факторов, не успела стать вполне самодовлеющим
общественным организмом. Растущая военная угроза со
стороны Турции на фоне сохраняющихся культурных и
экономических связей казаков с Россией привела к тому,
что в последней трети XVII в. крупнейший оплот вольницы,
Донское войско, твердо вступил на путь реинтеграции в
материнское общество.
Петровские реформы ускорили процесс адаптирования
вольного казачества к структуре феодально-самодержавной
России, положив начало его слиянию со служилыми казаками
в рамках единого военного сословия тягловых
государственных крепостных. Однако в конце XVIII в.
наступление государства на права и свободы казачества
было остановлено. Рядом законодательных актов (последним
и важнейшим среди которых явилось Положение о Войске
Донском 1835 г.) казакам был придан особый,
санкционирующий некоторые традиционные элементы их
образа жизни, полупривилегированный социально-правовой
статус. Вместе с тем, правительству не удалось вполне
преодолеть изначального размежевания между вольным и
служилым компонентами сформированной им сословной
общности. По своему происхождению и культурному облику
казачьи войска империи ко второй трети XIX в. достаточно
отчетливо разделялись на «старые», бывшие вольные,
сосредоточенные в европейской части страны, и «новые»,
созданные государством в послепетровскую эпоху и
располагавшиеся в основном в Азиатской России.
Внутренняя неоднородность сословия, кроме того,
углублялась значительной пространственной
обособленностью казачьих анклавов, различиями в их
этнокультурном окружении, условиях природной и
экономической среды.
В период с начала последней трети XIX в. и до 1917 г.
процесс интеграции казачества в российское общество был
продолжен. По мере капиталистической модернизации страны
ведущую роль в этом процессе вместо
политико-административных и социально-правовых
механизмов все очевиднее начинали выполнять
социально-экономические отношения. При этом
законодательно закрепленный, феодально-сословный способ
включения казачества в общественный организм России
приходил во все более острое противоречие с его
изменяющимся объективным положением в структуре
вмещающего социума. Частичное обновление сословного
законодательства в ходе
реформ 60-х - 70-х гг. XIX в. не уничтожило важнейших
препятствий для адаптации казачества к новым
общественным условиям, а взятый правительством с начала
80-х гг. курс на консервацию феодально-правовых и
традиционных основ казачьей жизни отодвинул решение этой
задачи на неопределенный срок. Разительный и постоянно
углубляющийся разрыв между номинальным и фактическим
общественным статусом казачества способствовал росту
социально-политической напряженности как внутри самого
сословия, так и в особенности в его отношениях с иными
социальными группами.
В постреволюционный период, с ликвидацией всех правовых
и административных особенностей жизни казачества,
интенсивность его взаимодействия с вмещающей
социетальной системой, степень вовлеченности в ее
трансформационное движение резко возросли. Важнейшим
следствием этого стало значительная активизация
начавшегося ранее процесса разрушения казачества как
самостоятельной социальной группы за счет его
окрестьянивания и пролетаризации. Вместе с тем, скорость
и формы социального перерождения казачества в 20-е гг.
XX в. не могут быть объяснены действием одних лишь
объективных, экономических факторов - в не меньшей мере
они явились результатом целенаправленной аграрной,
социальной и особенно культурной политики советского
государства. В конечном счете, именно «революция сверху»
рубежа 20-х - 30-х гг., политическое форсирование
процессов индустриального и сельскохозяйственного
развития советского общества и тесно связанной с ними
перестройки его социальной структуры, сопровождаемое
волной массовых репрессий, послужило главной причиной
исторически скоротечной смерти российского казачества.
Во втором параграфе («Уссурийское казачество в природных
и общественных условиях Дальнего Востока России
(середина XIX - 30-е гг. XX вв.») рассматривается
опосредующая и модифицирующая воздействие
общесоциетальных факторов ближайшая, региональная среда
уссурийской казачьей общности как территориального
анклава великорусского казачества. Региональная среда
уссурийского казачества исследуется в историческом
развитии, в последовательной смене ею четырех
структурных состояний, соответствующих следующим
периодам: 1) конец 50-х - конец 80-х гг. XIX в.;
2) начало 90-х XIX в. -1917 г.; 3) 1917 - 1922 гг.; 4)
1922 - начало 30-х гг. XX в.
Основная специфика положения Дальнего Востока в
структуре российского общества в период конца 50-х -
конца 80-х гг. XIX в. состояла в наличии глубокого
разрыва в уровне социально-экономического развития
региона и центра страны и крайней слабости всех форм
общественных отношений между ними, за исключением
политико-административных. Важнейшее значение для
истории региона в этот период имел процесс первичного
окультуривания его естественной среды.
Внешнесоциетальные контакты Дальнего Востока в это время
отличались относительно низкой интенсивностью и главным
образом негосударственным (экономическим и социальным)
характером. В регионе господствовали натуральные и
экстенсивные формы хозяйства, обуславливавшие
колониальный способ включения окраины в российский
рынок. Социальная структура Дальнего Востока
характеризовалась дезинтегрированностью, непрочностью
межтерриториальных и межобщностных коммуникаций.
Политическая структура дальневосточных земель, входивших
в эти годы в состав генерал-губернаторства Восточной
Сибири, практически совпадала со слабо
дифференцированной, авторитарной военно-бюрократической
организацией управления регионом. Условия региональной
среды определили замкнутость жизни уссурийского
казачества, неразвитость его внешних, функциональных
связей.
С начала 90-х гг. XIX в. на всех уровнях организации
дальневосточной подсистемы российского общества
появляются признаки ее перехода в новое структурное
состояние, отличительными чертами которого стали быстрая
капиталистическая модернизация Дальнего Востока и
достижение им более высокой степени интеграции во
вмещающую социетальную систему. Ведущей силой этой
трансформации явились экономические процессы
интенсификации промышленного и сельскохозяйственного
производства, создания и расширения регионального рынка.
Они сопровождались снижением давления на местное
население факторов природной среды, активизацией
внешнесоциетальных отношений (и конфликтов), в
особенности в их политикогосударственной форме,
изменением социального состава и уплотнением социальной
структуры дальневосточного общества. Значительно
медленнее происходило обновление
политико-административных отношений в крае, выражавшееся
в постепенной территориальной и функциональной
дифференциации органов государственной власти, развитии
местного самоуправления и общественно-политических
институтов. В этот период региональные процессы начинают
активно вторгаться в жизнь уссурийского казачества,
способствуя формированию устойчивых связей и
противоречий между ним и другими социальными и
политическими субъектами края.
В качестве особого периода в истории региона - периода
структурной нестабильности - автор выделяет временной
отрезок с 1917 по 1922 гг. Исходя из специфики
общественного развития Дальнего Востока в эти годы, его
высокой динамичности и событийно-ситуационной
дискретности, которые могут быть проанализированы лишь в
рамках микроисторического подхода, рассмотрение
региональной среды данного периода перенесено в III
главу настоящей работы.
По окончании гражданской войны и вплоть до начала 30-х
гг. XX в. структура дальневосточного региона
формировалась под действием его возобновившейся
интеграции в социетальную систему и индустриальной
модернизации, тесно связанной в эти годы с
социалистическими преобразованиями, проводимыми в стране
новым правящим режимом. Хозяйственный урон, нанесенный
войной, несколько задержал перестройку социальных
отношений в регионе, но с реконструкцией экономики и под
прямым давлением советского государства разрушение
традиционных и феодальных форм социальной жизни
продолжилось с возросшей скоростью. Превратившееся в
единственного политического субъекта, значительно
дифференцировавшее свою организацию и вместе с тем
достигшее нового уровня централизации государство
проводило на Дальнем Востоке, как и в стране в целом,
политику мобилизации общественно-политической активности
граждан в своих интересах. Эти процессы, резко
интенсифицировавшиеся на рубеже 20-х - 30-х гг., наряду
с антропогенными изменениями в естественной среде края,
ростом напряженности на его границах и обрывом
налаженных в прошлом внешнесоциетальных связей,
уничтожали основные внешние предпосылки существования
уссурийской казачьей общности, вели к нивелированию ее
структурной специфики и, в итоге, растворению в составе
иных социальных групп.
Во второй главе («Системная организация уссурийской
казачьей общности и общие внутренние факторы ее
политического функционирования») анализируются
генетически вторичные, но относительно независимые в
своем развитии внутрисистемные (структурные) основания
политического поведения (функционирования) уссурийского
казачества. В их числе автором изучаются политические
интересы, культура и институты уссурийской казачьей
общности, рассматриваемые как продукт внутренней
координации совокупности ее функциональных связей.
В первом параграфе («Политические интересы уссурийского
казачества») предметом нашего исследования стали генезис
и развитие политических интересов уссурийцев,
исторические изменения в их наборе, содержании и
соотношении.
Ранний этап истории уссурийского казачества, датируемый
примерно 1858 - 1879 гг., характеризовался незрелостью
не только политических, но и неполитических интересов
этой, еще не вполне оформившейся
сословно-территориальной общности. Этому способствовали
многообразная экономическая и социальная зависимость
казаков от государства, широкие масштабы
административно-организационного вмешательства властей в
их жизнь. Реформы 70-х гг. и особенно переселение 1879
г., создавшие условия для относительно свободного
развития хозяйства и
социальных отношений уссурийцев, положили, вместе с тем,
начало формированию специфических устойчивых структур их
группового сознания. В последующие десятилетия
предметами постоянных жизненных интересов уссурийского
казачества стали эксплуатация земельных и промысловых
угодий отвода Духовского, торговля продуктами промысла и
контрабанда, использование иностранного труда и аренды,
облегчение сословных повинностей, а позднее и
перестройка системы войскового управления. В зависимости
от особенностей в акцентировании и интерпретации этих
интересов, в уровне своих притязаний, казачество
достаточно отчетливо расслаивается в этот период на
войсковую, офицерско-чиновничью, элиту, зажиточных,
торгово-промышленных, станичников и середняцко-бедняцкую
массу.
Если в 1879 - 1905 гг. удовлетворение основных групповых
потребностей уссурийцев практически не встречало
серьезных и непосредственно очевидных препятствий, то в
следующий период, продолжавшийся до 1917 г., интересы
казачества пришли в прямое столкновение с реформаторской
политикой ряда субъектов государственной власти (как
центрального, так и местного уровня), а также насущными
нуждами значительной части приморского крестьянства и
буржуазии. Это повлекло за собой быструю политизацию
групповых интересов казаков, обособление и развитие их
специально-политических ориентаций. Последнему
способствовало и изменение формальной
политико-институциональной организации вмещающего
общества.
Революционные события 1917 - 1922 гг. сопровождались
обострением и частичным разрешением совокупности внешних
и внутренних конфликтов интересов, порожденных
предшествующей историей уссурийского казачества.
Интенсивная эволюция политических интересов уссурийцев в
это время, приведшая их, в конечном счете, к отказу от
сословного статуса и признанию советской власти,
послужила основой последующей коренной трансформации
актуального группового сознания казачества в 20-е гг.
Ликвидация прежних источников существования казаков, в
целом сбалансированная отменой их сословных
обязанностей, наряду с упрощением политико-репрессивными
средствами социального состава уссурийского казачества,
способствовало радикальному изменению набора и
деполитизации его интересов. Эти перемены явились
важнейшей предпосылкой относительно мирного разрушения
уссурийской казачьей общности, ее растворения в
крестьянском и рабочем населении края.
Во втором параграфе («Культурные основы политической
жизни уссурийского казачества») исследуются более
устойчивые, чем интересы, структуры коллективного
сознания, определяющие в отличие от первых не столько
направленность, сколько общие условия и способы
деятельности, - культурные регулятивы.
На первом этапе (1858 - 1895 гг.) культурной истории
уссурийского казачества, формировавшегося первоначально
из «коренных» служилых казаков и показаченных крестьян
Забайкалья, его традиции сохраняли сравнительную
гомогенность. Политическая культура забайкальцев, крайне
слабо обособленная в общем контексте их мировосприятия,
отличалась бедностью когнитивных представлений о
политическом, отчужденнонегативным и в то же время
патерналистским отношением к властям, поведенческими
установками на их избегание-игнорирование и пассивность.
Низкая интенсивность политической жизни
уссурийцев-старожилов, их практически полная
изолированность в информационно-коммуникативном
пространстве страны и региона, препятствовали развитию
политикокультурных представлений казаков.
Переселение в 1895 - 1902 гг. в Приморье казаков из
европейских войск империи, в т.ч. «старых» (Донское,
Терское, Кубанское), значительно усложнило и
трансформировало культурный облик уссурийского
казачества. Новоселы, крупнейшую группу среди которых
составили донцы, принесли с собой относительно развитую
политическую культуру, включавшую в себя достаточно
дифференцированные политические знания, высокую
самооценку своих носителей и их
критически-требовательное отношение к представителям
власти, активистские поведенческие стереотипы. В
дальнейшем, привнесенные культурные традиции,
адаптируясь к местным социально-политическим реалиям,
абсорбировали некоторые элементы культуры
старожильческого населения, в целом потесненной.
Параллельно, особенно с 1905 - 1907 гг., политическая
культура уссурийцев постепенно втягивалась в процесс
модернизации, стимулируемый буржуазно-либеральными
инновациями в политической системе страны, и, прежде
всего, ее духовных компонентах.
Наконец, в 1907 - 1914 гг. в результате перечисления в
УКВ нескольких тысяч крестьян-переселенцев,
социокультурный состав уссурийцев стал еще более
сложным. Показаченные крестьяне являлись носителями
глубоко архаичной и примитивной, патриархальной
политической культуры, чуждой специфике сословного
образа жизни. Ярко выраженная гетерогенность традиций
«коренного» и приписного войскового населения
способствовала их взаимному отчуждению и общему
обострению межсословной конфронтации в Приморской
области.
События 1917 - 1922 гг. сами по себе не внесли в
политическую культуру уссурийского казачества
значительных изменений. Однако многие новации, впервые в
массовом масштабе внесенные ими в политическую практику
казачьего населения, были закреплены в дальнейшем в
структуре советской политической системы, став
основополагающим фактором перестройки
политико-культурных представлений уссурийцев.
Модернизация политической культуры уссурийского
казачества в 20-е гг. приобрела исключительно быстрые
темпы, организованный и доктринально направляемый
характер. Дальнейшая дифференциация политических
представлений, распространение демократических ценностей
и рост доверия к власти, усвоение новых активистских
форм поведения сочетались в ее развитии в этот период со
всеобъемлющей идеологизацией массового политического
знания, возрождением этатистско-патерналистских ожиданий
и широким утверждением установки на мобилизованный
способ участия в политике. Под действием объективных
процессов и деятельности государства политические
традиции уссурийцев, равно как и их культура в целом, во
многом утрачивают свои сословные черты, вливаясь в
относительно гомогенное культурное сознание «нового
советского» общества.
В третьем параграфе («Институциональная структура
политической жизни уссурийского казачества»)
рассматриваются формальные и неформальные
институциональные технологии политической деятельности
казаков, непосредственные организационные рамки их
политической активности.
В период 1858 - 1872 гг. организация управления в АКВ, в
состав которого входили уссурийские казаки, отличалась
крайне авторитарным, военизированным характером,
связанным с сосредоточением в руках субординационно
ответственных офицеров-начальников различного ранга всей
полноты власти над подведомственным населением,
отсутствием правовых преград административному произволу
и институциональных средств «обратной связи» управляющих
и управляемых. Ряд либеральных преобразований,
осуществленных в АКВ в 1872, а затем в 1879 гг.,
значительно изменили институциональные условия
политической жизни казаков: казачьи общины получили
достаточно широкие права самоуправления, войсковое и
гражданское управление казачеством были разделены,
функциональноорганизационному разделению подверглась и
войсковая власть, получившая коллегиальную форму
(Войсковое правление). По мере своего осознания и
освоения казачьим населением эти нововведения
становились факторами количественного роста и
качественного развития политической активности
уссурийцев. Еще более значимой институциональной
предпосылкой политической активизации уссурийского
казачества явилось наделение его в 1889 г. статусом
самостоятельного войскового общества. С созданием УКВ и
его административной элиты, выступавшей от имени
населения войска и в той или иной мере представлявшей
его интересы, уссурийское казачество превратилось в
политического субъекта регионального и даже
национального уровня.
Очередная реформа сословного самоуправления, завершенная
в УКВ в 1901 г., прервала процесс либерализации
политико-административных институтов казачества.
Ограничив полномочия и представительность общинных
органов власти, она в то же время значительно расширила
возможности административного вмешательства в их работу.
Обострив недовольство войскового населения системой
сословного управления, данная реформа вместе с тем не
смогла предотвратить ее стихийной либерализации и
политизации, разворачивавшейся в этот период (1901 -
1917 гг.) в основном на в форме полу- и вовсе
неофициальных, теневых отношений властей разного уровня.
Стремительными и кардинальными изменениями в
политико-институциональной структуре уссурийского
казачества характеризовался период 1917 - 1922 гг.
Институциональная история УКВ этих лет определялась
борьбой двух основных тенденций, первая из которых была
связана с попытками политической самоорганизации
казачества, обновления сословных институтов
самоуправления и автономизацией войска, а вторая, - с
созданием, при поддержке внешних центров власти и части
казачьего населения, на войсковой территории
общегражданской администрации, будь то в форме земств
или советов. При этом обе тенденции, так или иначе, были
сопряжены со стремлением к демократизации органов
управления. Исход гражданской войны обусловил
ликвидацию, в конечном счете, сословных институтов
управления и включение казачьих районов в единую
советскую административную систему страны.
Партийно-советские институты и созданная в 20-е гг. в
Приморье сеть различных «вспомогательных»
полуобщественных, полуполитических организаций
обеспечили как никогда ранее широкое вовлечение
уссурийцев в политическую жизнь. Вместе с тем, эти
институты стали мощным средством массовой мобилизации
активности казаков государством и централизованного
контроля за их политическим поведением.
В третьей главе («Политическое поведение уссурийского
казачества: историческая динамика и ее факторы») мы
обращаемся к изучению главного предмета настоящего
исследования - политического поведения
(функционирования) уссурийского казачества,
рассматриваемого как результирующая динамического
взаимодействия совокупности средовых и внутрисистемных
факторов. Политическое поведение казачества описывается
в своей исторической эволюции, его динамика соотноситься
со сменой ситуационных состояний политической среды. При
этом под политической ситуацией понимается отдельная
фаза структурной стадии в развитии среды,
характеризующаяся спецификой набора контрагентов
изучаемой социальной группы, целей и форм их
деятельности, соотношения их властных потенциалов.
В первом параграфе («Политическое поведение уссурийского
казачества в период 1858 - 1884 гг.») рассматривается
поведение уссурийцев в трех политических ситуациях на
протяжении первой структурной стадии в истории
региональной политической среды.
В рамках первой политической ситуации данной структурной
стадии (1858 - 1872 гг.) единственным контрагентом
уссурийцев являлось государство, прежде всего в лице
губернских властей и администрации АКВ. Последние
смотрели на казачье население исключительно как на
орудие реализации первоочередных мер по обеспечению
обороны и развитию инфраструктуры присоединенных земель,
практически игнорируя его собственные нужды. В свою
очередь, политическая активность самих казаков
находилась на очень низком уровне, воплощаясь главным
образом в пассивном сопротивлении властям и вербальных
протестах. Характерный для уссурийцев в эти годы
политический иммобилизм помимо административного
подавления был обусловлен незрелостью их групповых
интересов, особенностями культурных представлений и
неблагоприятностью институциональных условий.
Обращение правительства империи, а затем властей
генерал- губернаторства Восточной Сибири к вопросам
общественного управления и благосостояния населения АКВ
и в т.ч. уссурийских казаков определило содержание
следующего ситуационного периода, продолжавшегося с 1872
по 1879 гг. Преобразовательная деятельность государства
в это период создала не только институциональные
предпосылки, но и повод к политической активизации
казаков: по инициативе администрации казачьи общины
приняли участие в обсуждении планов переселения
станичников в Южно-Уссурийский край. Однако слабость и
зависимость хозяйства казаков, консерватизм их
культурного сознания обусловили нерешительность, малую
интенсивность, и в итоге, безуспешность действий
казачьего населения по защите своей позиции. Впрочем,
совершенное властями в 1879 г. переселение в целом
благотворно отразилось на удовлетворении и развитии
материальных потребностей уссурийцев, что послужило
важным фактором деполитизации сознания и поведения
казачьей массы в дальнейшем. Тому же способствовало и
резкое снижение в ситуации 1879 - 1884 гг. интенсивности
административного регулирования жизни казачества. Вместе
с тем, эпизодические столкновения уссурийцев в данный
период с администрацией и крестьянами свидетельствовали
о намечающейся проблематизации новых, еще формирующихся
интересов этой социальной группы.
Во втором параграфе («Политическое поведение
уссурийского казачества в период 1884 - 1917 гг.»)
изучается поведение уссурийских казаков в семи
политических ситуациях на протяжении второй структурной
стадии в истории региональной политической среды.
Первая политическая ситуация по учреждении Приамурского
генерал- губернаторства (1884 - 1889 гг.) ознаменовалась
заметным обострением внимания властей и особенно новой
региональной администрации к дальневосточному
казачеству. Предметом административного рассмотрения
становятся проблемы упорядочивания землепользования
казачества и реорганизации управления им. При этом в
роли инициатора обсуждения земельного вопроса, лоббиста
интересов казачьего населения и в еще большей мере своих
собственных, впервые выступает Войсковое правление АКВ.
Само же войсковое население, и в т.ч. уссурийцы, в этот
период было по-прежнему пассивно. Идея земельного отвода
АКВ не получила поддержки в правительстве, однако другой
проект генерал-губернатора Приамурья А.Н. Корфа, - о
выделении уссурийского казачества в самостоятельное
войско, - уже в 1889 г. нашел свое воплощение в создании
УКВ.
После непродолжительного «застоя» в казачьей политике
империи на Дальнем Востоке в 1889 - 1893 гг., связанного
с появлением у правительства новых приоритетов в
управлении регионом, административная работа в этом
направлении вновь активизировалась. В 1893 - 1898 гг.
генерал-губернатор С.М. Духовской своей властью
разрешает вопрос о землепользовании АКВ и УКВ (отвод
1894 г.), при его деятельном участии принимается
правительственное постановление о втором массовом
казачьем переселении в Приморье (с 1895 г.). Это
переселение сопровождалось волной выступлений
уссурийцев-новоселов, в ряде случаев принимавших весьма
острые и массовые формы. В большинстве своем эти
выступления были направлены против отдельных, вполне
конкретных и локальных проявлений административного
произвола (прежде всего, в связи с определением мест
поселения казаков). Важным фактором недовольства
новоселов явилась также их культурнопсихологическая
дезадаптация к природным и общественным условиям
региона, и как следствие предубежденное его восприятие.
Давление казаков заставило местные и центральные власти
внести коррективы в свою переселенческую политику.
В период 1898 - 1904 гг. количественные показатели
политической активности населения УКВ значительно
уменьшились, что было связано как с ослаблением
административного вмешательства в жизнь рядовых казаков,
так и с отсутствием по-прежнему значимых препятствий для
реализации их основных, долговременных экономических
интересов. Напротив, активность войсковой элиты УКВ в
ситуации 1898 - 1904 гг. возросла. В эти годы ей
пришлось отстаивать свои интересы в упорной борьбе с
центральными хозяйственными ведомствами и, как правило,
поддерживавшими их краевыми властями, которые стремились
пересмотреть границы земельных владений дальневосточных
казачьих
войск, определенные отводом Духовского. Однако
внешнеполитические проблемы и русско-японская война, а
затем революция, затормозили рассмотрение проблемы
отвода, отложив ее разрешение в итоге на несколько лет.
С началом революционных событий 1905 - 1907 гг. всякое
политическое взаимодействие между уссурийским
казачеством и органами государственной власти
прекратилось: последние вновь стали видеть в войске лишь
боевое подразделение, орудие полицейского контроля и
репрессий. Однако под влиянием нового состояния
общественно-политической среды страны и региона,
умножения числа негосударственных политических субъектов
и развернутого ими мощного давления на государственные
институты, в конце 1905 - начале 1906 гг. уссурийцы
предприняли попытку войти в контакт с властями по
собственной инициативе. Это мирное выступление, имевшее
своей важнейшей целью осуществление демократической
реформы войскового управления и окончившееся полной
неудачей, было совершено силами главным образом
зажиточной верхушки казачества, обладавшей широкими
экономическими интересами и в наибольшей мере усвоившей
буржуазные политические ценности. Активность же основной
массы уссурийцев, больше обеспокоенной поземельными
претензиями крестьян, в этой ситуации оставалась
довольно низкой.
С 1907 г. местные и центральные переселенческие и
экономические ведомства, а затем Совет Министров, во
главе с П.А. Столыпиным, вновь приступают к решению
вопроса о судьбе отвода Духовского, выдвинув в процессе
работы над ним ряд проектов вплоть до предложений по
упразднению приамурских войск (проект Михайлова) и
выделению казачьих наделов в частную собственность
(проект Гондатти). Войсковая же администрация защищала
необходимость «сверхнормативного» земельного обеспечения
УКВ и неприкосновенность своих управленческих
прерогатив, опираясь в этом на поддержку Военного
министерства и местных (особенно краевых) властей. В
апреле 1910 г. правительство приняло, наконец,
принципиальное решение об изъятии земель отвода в пользу
крестьян и казны, но борьба по вопросу о конкретной
площади и границах изымаемой у АКВ и УКВ территории
продолжалась. Приток переселенцев и ограничения
казачьего землепользования в период 1907 - 1911 гг.
начали вызывать растущее недовольство и со стороны
войскового населения и, прежде всего, середняков и
бедняков, оказывавших прямое противодействие крестьянам
и открыто критиковавших деятельность властей. Еще более
широкие требования выдвигали зажиточные станичники,
помимо неприкосновенности войсковых земель, настаивавшие
на обеспечении в крае свободы экономической (в т.ч.
внешнеэкономической) деятельности и коренной реформе
войскового управления. Впрочем, в достижении этих целей
казачья верхушка полагалась на работу Думы,
представительство в которой она получила в 1907 г.
В 1911 - 1917 гг. расклад сил среди политических
контрагентов уссурийского казачества заметно изменился.
Пост генерал-губернатора Приамурья занял H.JI. Гондатти,
сторонник реформаторского курса Столыпина и продолжатель
его казачьей политики. В органах же центральной власти
возобладали право-консервативные силы, выступавшие
против каких-либо покушений на сословные привилегии
казачества. С их помощью было заблокировано решение
вопросов об окончательном землеустройстве УКВ и
выделении из его территории земель посада Иман, не
говоря уже о более радикальных предложениях реформаторов
(среди реализованных планов - передача казне лесов
отвода Духовского и прекращение казачьего переселения в
край). Таким образом, войсковой элите отчасти удалось
отстоять свои интересы. Значительно меньше она преуспела
в защите интересов войскового населения, ущемлявшихся
дефицитом общинных земель, оскудением социальной помощи
из войскового бюджета, и в особенности административными
преследованиями жизненно необходимых казакам
иностранного труда и контрабанды. Это способствовало
росту недовольства казачьей массы, направленного против
как региональной, так и войсковой администрации и
воплощавшегося в участивших обращениях общин к властям.
В третьем параграфе («Политическое поведение
уссурийского казачества в период 1917 - 1922 гг.»)
рассматривается поведение уссурийцев в пяти политических
ситуациях на протяжении третьей структурной стадии
истории региона.
В ситуации марта - декабря 1917 г. основными
политическими контрагентами уссурийского казачества
являлись Временное правительство, контролировавшие
местные органы власти эсеры и приморское крестьянство.
Различными путями и с разной степенью решительности, все
эти силы стремились к ликвидации привилегий (прежде
всего земельных) а, в конечном счете, и сословного
статуса уссурийских казаков в целом. Однако реализация
этих объективно вполне назревших мер, происходившая
непоследовательно и рассогласованно, на фоне растущих
политического хаоса и социальной конфронтации в стране,
тяжелого экономического положения населения УКВ, привела
к резкому всплеску межсословной розни и подготовила
почву для распространения среди уссурийцев идей
«Программы казачьей партии». Используя эти идеи
(широкого войскового самоуправления и возвращения
казачьих земель) зажиточная часть уссурийцев смогла
взять власть в войске, институционально закрепить свою
ведущую роль и поставить под контроль политическую
активность казачьего населения.
Основное содержание ситуации декабря 1917 - сентября
1918 гг. было связано с установлением на Дальнем Востоке
советской власти и
нарастающей поляризацией региональной политической среды
уссурийского казачества, приведшей в итоге к началу
гражданской войны. Антибольшевистски настроенная
войсковая верхушка, отказалась признать новую власть,
провозгласив лозунг автономии УКВ. Однако группировке
«красных» казаков, опираясь на реальную помощь и видимую
прочность советского режима, удалось привлечь к себе
часть населения войска и заблокировать работу его
институтов. Тем не менее, завершить советизацию
территории войска она не смогла. Перераспределительная
аграрная политика Советов, стимулировавшая рост
земельных претензий к казакам со стороны крестьянства,
наступление контрреволюционных сил и военные поражения
большевиков скоро разрушили и без того зыбкое доверие
уссурийцев к советской власти. Впрочем, «белые» также не
нашли у большинства населения войска прочной поддержки:
казаки желали прежде всего скорейшего прекращения войны.
В период сентября 1918 - января 1920 гг. политическая
ситуация в Сибири и на Дальнем Востоке складывалась в
борьбе за власть и влияние между различными силами
белогвардейцев и интервентов, наиболее значительную роль
среди которых играли правительство Колчака и Япония. В
своем противостоянии обе эти стороны стремились
опереться на дальневосточное, и в т.ч. уссурийское,
казачество, пытаясь использовать его как в чисто
политических, так и военных целях. Однако большинство
уссурийцев, не желая участвовать в гражданской войне, в
этой ситуации поддержало выдвинутую войсковой элитой
идею политической автономии УКВ. Войсковая автономия,
обеспечиваемая помощью Японии, вскоре превратилась
фактически в средство обоснования собственной власти и
произвола атамана УКВ П.П. Калмыкова и его приближенных.
Тем не менее, делая уступки попеременно зажиточной
верхушке и казачьей массе, то демонстративно идя на
сближение с Колчаком, то, по сути, отказывая ему в
военной помощи, Калмыкову долгое время удавалось
удерживать положение главы войска. Лишь нарушение
сложившегося расклада сил, падение Колчака и новый выход
на политическую сцену региона большевиков, вынудили
атамана развернуть массовую мобилизацию казаков, что
сразу же лишило его поддержки населения.
Начало ситуации января 1920 - мая 1921 гг.
ознаменовалось решительным поворотом в настроениях
казачьего большинства в пользу большевиков, с которыми
уссурийцы связывали надежды на восстановление
национальной государственности и мира на Дальнем
Востоке. Красная казачья элита, при содействии
эсеровско-большевистского правительства ПОЗУ и ДВР,
вновь приступает к подготовке ликвидации структур УКВ.
Однако покровительство Японии и атамана Семенова
позволяет прежней администрации войска во главе с Ю.А.
Савицким реставрировать свою власть на части его
территории. Под угрозой конфликта с Японией, большевики
отказались от активных действий против правительства
Савицкого, но это не привело к расширению его поддержки
казачьим населением, в большинстве своем уже не
считавшем возможным и необходимым бороться за сохранение
сословного статуса. Общая позиция уссурийцев не
изменилась и в ситуации мая 1921 - ноября 1922 гг.,
когда пришедшие к власти в Приморье белогвардейские
правительства предприняли попытку военного разгрома ДВР.
За исключением немногочисленных активных сторонников
«белой» и «красной» политических элит войска, уссурийцы
не приняли участия в боевых действиях сторон. При этом
пассивность казачьего большинства носила характер
нейтралитета, определенно благожелательного по отношению
к ДВР.
В четвертом параграфе («Политическое поведение
уссурийского казачества в период 1922 - 1930 гг.»)
исследуется поведение уссурийцев в рамках четвертой
структурной стадии в развитии региональной политической
среды, которая обладает с нашей точки зрения единством и
в ситуационном плане.
В 1922 - 1930 гг. главным, а в пределах вмещающей
социетальной системы единственным, политическим
контрагентом уссурийского казачества вновь стало
восстановившее свою целостность государство. После
завершения демонтажа организационных структур УКВ,
деятельность центральных советских органов в отношении
казачьего населения Приморья в целом совпадала с общей
направленностью и динамикой их политики в деревне: в 20-
е гг. уссурийское казачество как и все советское
крестьянство подвергались интенсивному «классовому
расслоению», которое должно привести к изоляции и
социальной ликвидации его зажиточной верхушки и
укреплению мезальянса правящего режима с его
середняцко-бедняцкими слоями. Адаптирование же этой
политики к социально-политическим и культурным
особенностям уссурийцев (разумеется, с целью их
изживания) осуществлялась, в пределах своих возможностей
и представлений, главным образом местной советской
администрацией. Эта политика во многом имела успех.
Противопоставив зажиточных уссурийцев казачьей массе,
властям удалось локализовать и подавить политическую
активность первых, как в ее легальных, так и нелегальных
формах. В то же время, партийно-советские органы к концу
20-х гг. добились достаточно высокого уровня
политической мобилизации казачьего большинства, и в
первую очередь таких его категорий как бедняки, женщины
и молодежь. Эти успехи явились результатом объективно
обусловленных в своей основе, но умело регулируемых и
направляемых властью структурных процессов унификации и
огосударствления политических институтов, перестройки
групповых интересов и нивелирования культурной специфики
казачества.
В Заключении подводятся общие итоги исследования, дается
характеристика основных тенденций и этапов развития
политического поведения уссурийского казачества,
определяются состав, соотношение и способ взаимодействия
важнейших средовых и внутрисистемных факторов его
динамики.
В исторической эволюции политического поведения
уссурийского казачества выделяются три основных периода.
Первый из них, продолжавшийся с 1858 по 1875 гг., был
временем, когда наиболее типичными формами политического
поведения уссурийцев являлись иммобилизм и пассивное
сопротивление деятельности администрации. Подобного рода
политическая десубъективация уссурийского казачества на
протяжении большей части означенного периода (вплоть до
1872 г.) была обусловлена ярко выраженным преобладанием
внешней структурной детерминации его поведения. В
огромной степени экономически и социально зависимое от
государства казачество в эти годы было лишено как
определенных и самостоятельных групповых интересов, так
и институциональных средств для проявления своей
политической активности. В то же время патриархальная и
патерналистская политическая культура первых уссурийцев
оправдывала и санкционировала их пассивную позицию в
отношениях с властью. Введение местного «общественного
управления» в АКВ в 1872 г. положило начало постепенной
структурной перестройке казачьего общества, что с
изменением в 1875 г. текущей политики властей проявилось
и в политическом поведении уссурийцев.
1875 и 1922 гг. стали хронологическими рамками нового
этапа в истории политического поведения уссурийского
казачества, этапа формирования и развития его
политической субъектности. Характерными тенденциями
этого периода являлись медленное, но в целом неуклонное
повышение активности, массовости и автономности
казачьего политического поведения, увеличение
разнообразия его целей и форм. Структурные предпосылки
этих процессов были заложены развитием собственного
хозяйства уссурийского казачества, интенсификацией его
культурной коммуникации в рамках вмещающего общества,
рядом политико-институциональных реформ и в особенности
наметившимся с начала XX в. быстрым ростом конфликтности
отношений данной сословной общности с государством и
другими социальными группами населения края. Под
влиянием этих факторов завершилось оформление групповых
интересов уссурийцев, развернулась их внутригрупповая
дифференциация, и одновременно с этим, внешне
обусловленная проблематизация и политизация. Именно
эволюция групповых интересов уссурийцев стала в этот
период главной детерминантой активизации и
рационализации их политического поведения. Значительно
медленнее изменялись институциональные (за исключением
периода 1917 - 1922 гг.) и культурные основы
политической жизни казачества. Их несоответствие новым
общественным реалиям и интересам самих казаков осложняло
и тормозило развитие политического поведения уссурийцев,
и, прежде всего, бедняцко- середняцкого большинства
казачества.
В 1922 - 1930 гг. уссурийское казачество вновь вступило
в период интенсивной политической десубъективации. При
том, что в эти годы политическое поведение казаков вышло
на небывало высокий уровень активности, массовости и
организованности, его автономные формы в значительной
степени были вытеснены мобилизованными. И в ситуативном,
и в структурном аспектах, политическое функционирование
казачества было подчинено внешнему, государственному,
управлению. Этому способствовали объективно,
экономически и социально, обусловленные и политически
направляемые или же прямо инициируемые властью процессы
адаптирования и деполитизации интересов уссурийцев,
разрушения их культурной специфики, унификации и
огосударствления политических институтов казачества.
Политическая мобилизация уссурийского казачества
советским государством была облегчена слабой
вовлеченностью большинства уссурийцев в модернизационную
перестройку общественно-политической среды в
предшествующий период, неразвитостью актуального и
культурного политического сознания казачьей массы.
Вместе с тем, административная и экономическая элиты
уссурийского казачества, политическое поведение которых
характеризовалось сравнительно высокой автономностью и «целерациональностью»
и которые могли бы оказать противодействие процессам
десубъективации казачьей общности, были социально либо
физически ликвидированы в ходе гражданской войны и
последующих советских репрессий.
По теме диссертации опубликованы следующие работы:
1. Киреев А.А. Донские казаки и кочевой мир // Вопросы
археологии, истории и этнологии Дальнего Востока. -
Владивосток. Ин-т ИАЭ ДВО РАН, 1997. - С. 66-73.
2. Киреев А.А. Проблемы современной теории политической
культуры // Молодой международник. - 2000. - Вып. 1. -
С. 127 - 134.
3. Киреев А.А. Уссурийское казачество и «желтый вопрос»
// Азиатско- Тихоокеанский регион. - 2001. - № 2. - С.
14 - 22.
4. Киреев А.А. Уссурийское казачество в политической
жизни Дальнего Востока конца XIX - начала XX вв. //
Арсеньевские чтения. Материалы международной
научно-практической конференции. - Владивосток, 2002. -
С. 206-208.
Главная